На счету «Резвого» не было громких побед: за годы службы ему не пришлось столкнуться в бою с кораблем, который мог бы на равных помериться силами с его длинноствольными восемнадцатифунтовиками. Но корабль всегда, или почти всегда, был готов встретить противника: когда барабанщик бил тревогу, то можно было быть уверенным: этого достаточно, чтобы начать сражение. Оставалось лишь укрепить переборки и убрать немногочисленную мебель. Два козла, предназначавшиеся для шканцев, сами спускались по трапу в трюм, клетки с курами исчезали с помощью хитроумного приспособления, а орудия, установленные в капитанской каюте, тотчас приводились в боевое состояние, чего он никогда прежде не видел во время учебных тревог. У корабля был спартанский вид, что отнюдь не являлось результатом безденежья. «Резвый» был кораблем не бедным: капитан фрегата недавно приобрел себе место в парламенте, его офицеры были людьми состоятельными еще до получения призовых, и Хамонд настаивал на том, чтобы родители гардемаринов назначали им приличное содержание.
— Стивен, — спросил Джек Обри, — как поживают ваши пчелы?
— Прекрасно, благодарю вас. Они проявляют огромную активность, даже энтузиазм. Однако, — добавил он с некоторой неуверенностью, — я заметил с их стороны определенное нежелание возвращаться в свой улей.
— Выходит, вы их выпустили? — вскричал Джек Обри. — Вы хотите сказать, что в каюте жужжат шестьдесят тысяч пчел, жаждущих крови?
— Нет, нет. Вовсе нет. Их не больше половины этого числа, возможно, даже меньше. Если их не провоцировать, то, убежден, вы можете свободно расхаживать по своей каюте. Это безобидные существа. К утру они обязательно вернутся домой, а я потихоньку подойду и закрою дверцу. А может, было бы лучше, если бы нынче вечером мы сидели в этом помещении вместе, чтобы они смогли привыкнуть к новой обстановке. В конце концов, надо понять их первоначальное возбуждение, и не обескураживать их.
Однако Джек Обри пчелой не был, и его первоначальное возбуждение было несколько иного рода. Ему было ясно, что «Резвый» представляет собой замкнутое, самодовлеющее сообщество, где он чужак. Он сам служил под началом временных капитанов и знал, что они могут вызвать к себе враждебное отношение, если слишком сильно потянут одеяло на себя. Временные капитаны, которых он знал, имели большие полномочия, но были достаточно умны, чтобы не использовать их. Но, с другой стороны, ему, возможно, придется вести борьбу за свой авторитет. На нем, в конечном счете, лежит окончательная ответственность; от него зависит, утратит или же укрепит он свою репутацию, и, хотя здесь он лишь временный командир и не является подлинным хозяином корабля, ему нельзя изображать из себя этакого короля Чурбана. Нужно действовать осмотрительно и в то же время решительно… Ситуация сложная. Неуклюжий старший офицер может оказаться главным камнем преткновения. Слава богу, что у него, Джека Обри, есть немного денег, и он сможет какое-то время прилично содержать кают-компанию, хотя куда ему тягаться с Хамондом, ежедневно приглашавшим к обеду по шесть персон. Джеку остается надеяться на то, что скоро агент пришлет ему очередной аванс, но пока он не должен выглядеть нищим. Существует латинская, довольно двусмысленная поговорка относительно бедности и насмешки, хотя он не большой знаток латыни. Он не должен быть объектом насмешек; ни один капитан не может допустить такого.
— Стивен, дорогой мой друг, — произнес он, обращаясь к репитеру компаса, висевшему у него над койкой (Джек находился в спальне), — что заставило вас надеть на себя это мерзкое, как вы выражаетесь, трико? Что у вас за привычка зарывать свои достоинства в землю? Откуда людям знать о них?
Но в кают-компании слышны были другие разговоры.
— Нет, джентльмены, — произнес мистер Флорис, судовой врач. — Уверяю вас, это великий человек. Я читал его книгу, зачитав ее чуть ли не до дыр. Это весьма поучительный труд, содержащий множество зрелых размышлений, целый кладезь запоминающихся наблюдений. Когда главный флотский врач инспектировал меня, то он спросил, читал ли я ее. Я с удовольствием показал ему мой экземпляр — с закладками и аннотациями — и сообщил, что заставил своих помощников заучивать наизусть целые отрывки. Говорю вам, я давно мечтаю познакомиться с ним. Хочу узнать его мнение относительно бедняги Уоллеса.
На присутствующих слова судового доктора произвели впечатление; офицеры с глубоким почтением относились к ученым людям, и если бы не неудачное замечание относительно «индийца», то кают-компания отнеслась бы к костюму доктора как к чудачеству ученого мужа, своего рода Диогеновой бочке.
— И все же, если он служил на флоте, — произнес мистер Симмонс, — то как следует отнестись к его словам насчет «индийца»? Они походили на прямое оскорбление, тем более что были произнесены со странной усмешкой.
Мистер Флорис задумчиво уткнулся в тарелку, но не смог найти никакого оправдания. Капеллан закашлялся и сказал, что, пожалуй, не следует судить о человеке поверхностно; возможно, у господина доктора было мгновенное затмение ума; возможно также, что под словом «индиец» он подразумевал роскошный корабль, каковым фрегат и является на самом деле — первоклассное, комфортабельное судно.
— Тем хуже, — заметил старший офицер, аскетического вида молодой джентльмен — настолько высокий и худой, что ему удобнее всего было бы размещаться в середине бухты троса.
— Что касается меня, — произнес командир морских пехотинцев, отвечавший за кают-компанию, — то я выпью за здоровье и вечное счастье нашего ученого гостя бокал этого превосходного «марго» — крепкого как орех. Что бы ни говорил отец капеллан, такого примера храбрости, как появление на борту военного корабля в одежде клоуна, с зубом нарвала в одной руке и зеленым зонтиком в другой, я еще никогда не видел. Благослови его Господь.