Джек Обри принялся изучать морду обезьяны, на которой застыло выражение крайней грусти и презрения. Кто же говорит правду? Несомненно, оба считают, что они правы. На корабле было две обезьяньи головы, осталась только одна. Хотя непонятно, как можно узнать какие-то черты в этом предмете, похожем на высушенный красный кокосовый орех.
— Насколько я могу понять, Эндрю Машер была самкой, а Аякс самцом? — спросил он.
— Совершенно верно, сэр.
— Попросите доктора Мэтьюрина подняться на палубу, если он не занят, — произнес капитан. — Доктор Мэтьюрин, можно ли определить пол обезьяны по зубам или какому-то иному признаку?
— Это зависит от обезьяны, — отвечал Стивен, с любопытством разглядывая предмет в руках друга. — К примеру, перед нами, — продолжал он, взяв голову и вертя ее в руках, — прекрасный образец самца simia satyrus — Бюффонова дикого лесного человека. Взгляните на его широкие скулы, упоминаемые Хантером, и на остатки характерного зоба, типичного для самца.
— Вот все и выяснилось, — заключил Джек Обри. — Это Аякс. Большое спасибо, доктор. Обвинение в краже снимается. Но вы не должны драться, Роджерс. Может ли кто-то выступить в его защиту?
Шаг вперед сделал второй лейтенант, сказавший, что Роджерс находится под его началом. Он добросовестно относится к службе, обычно трезв, с хорошим характером, но часто выходит из себя. Джек Обри сказал Роджерсу, чтобы он держал себя в руках. Иначе можно и на виселицу угодить. Следует следить за своим характером. На следующую неделю он лишается порции грога. Голова временно конфискуется с целью ее дальнейшего изучения. По существу, она уже исчезла в капитанской каюте, отчего Роджерс остался в некоторой растерянности.
— Полагаю, со временем вы получите ее назад, — произнес Джек Обри с уверенностью, которой он не испытывал.
С остальными лицами, совершившими дисциплинарные проступки, виновными в пьянстве, не приведшем к каким-то последствиям, обошлись таким же образом. Эшафот был разобран; плетка, которую так и не вынули из чехла, вернулась на прежнее место. Вскоре просвистали на обед, и Джек Обри пригласил к столу старшего офицера, вахтенных офицера и мичмана, а также капеллана. После трапезы он снова принялся расхаживать по квартердеку.
Он думал о состоянии артиллерийской части. Есть такие корабли, причем их довольно много, где почти никогда не проводятся стрельбы из орудий крупного калибра, из них стреляют только в бою или при салютовании. Если дело обстоит так же и на «Резвом», то он изменит положение вещей. Даже в ближнем бою обычно наносят удары по самым чувствительным местам. В сражениях же между фрегатами все зависит от точности и скорости действий. Но тут была не «Софи» с ее пушчонками. Во время одного лишь бортового залпа пушек «Резвого» сгорит триста фунтов пороха — с этим надо считаться. Милая «Софи», как же она стреляла…
Он узнал музыку, которая так настойчиво преследовала его. Это было адажио Гуммеля, они часто исполняли его со Стивеном в Мелбери Лодж. И в его воображении тотчас возникла высокая, гибкая фигура Софи, стоявшей возле пианино со смущенным видом, понурив голову.
Джек Обри даже остановился, чтобы сосредоточить мысли на стрельбах. Но тщетно: музыка разрушала все его расчеты количества пороха и ядер. Он все больше волновался, чувствуя себя несчастным. Сцепив пальцы, он резко приказал себе: «Я просмотрю шканечный журнал и выясню, помнят ли они вообще, для чего на фрегате пушки… Надо будет велеть Киллику откупорить кларет. Уж его-то он, во всяком случае, не забыл на берегу».
Джек спустился вниз, услышал в носовой каюте голоса гардемаринов и проследовал в кормовую каюту, где оказался в полной темноте.
— Закройте дверь! — вскричал Стивен, бросившись к выходу и захлопнув ее.
— В чем дело? — спросил Джек, чьи мысли были настолько заняты злобой дня, что он совсем позабыл о пчелах, как мог забыть даже о самом жутком кошмаре, когда сосредотачивался на чем-то главном.
— Они поразительно приспособляемы — возможно, это самые приспособляемые из всех общественных насекомых, — послышался голос Стивена из другого конца каюты. — Мы находим их повсюду — от Норвегии до горячих песков Сахары, но они еще не успели приспособиться к новой среде.
— О боже! — воскликнул Джек, пытаясь отыскать ручку. — Они все на воле?
— Не все, — отвечал Стивен. — Узнав от Киллика, что вы ждете гостей, я предположил, что вы захотите остаться без общества пчел. Ведь в кают-компании все предубеждены против этих насекомых. — По шее Джека Обри что-то ползло. Дверь куда-то исчезла, он взмок от холодного пота. — Поэтому я решил создать им искусственную ночь, решив, что тогда пчелы вернутся в свой улей. Я также развел три костра, чтобы напустить дыма. Однако все это не произвело желаемого результата. Возможно, потому, что темнота оказалась слишком полной. Давайте придем к компромиссному решению. Пусть будет темно, но не слишком. — Доктор приподнял край парусины, и солнечный луч осветил бессчетное количество пчел на всех вертикальных поверхностях и на большинстве горизонтальных. Пчелы перемещались по самым невероятным траекториям; с полсотни их сидело на его сюртуке и панталонах. — Так гораздо лучше, — сказал Стивен. — Разве нет? Заставьте их сесть на ваш палец, Джек, и отнесите в улей. Осторожно, осторожно, ни в коем случае не проявляйте и даже не испытывайте какую-то неловкость. Страх фатален, как, я думаю, вам известно.
Джек Обри взялся за ручку. Чуть приоткрыв дверь, он выскочил наружу.
— Киллик! — завопил он, отряхивая одежду. —