Выйдя из Адмиралтейства через боковую дверь, доктор прошел парком, пересек площадь Пикадилли и попал на Бонд-стрит, где встретил Джека, который все еще колебался.
— Вот в чем беда, Стивен, — сказал он. — Я не уверен, что мне нравится, как она звучит. Послушайте.
— Если бы день был чуть потеплее, сэр, — заметил продавец, — то в инструменте появилась бы сочность звука. Послушали бы вы на прошлой неделе, когда у нас все еще топился камин, как играет на ней мистер Галиньяни.
— Ну, не знаю, — ответил Джек. — Пожалуй, на сегодня с меня хватит. Заверните мне, пожалуйста, в бумагу эти струны и канифоль. Подержите скрипку у себя, и к концу недели я дам вам знать о своем решении. Стивен, — произнес он, взяв друга под руку и переходя с ним через оживленную улицу. — Я играл на этой скрипке, пожалуй, час с лишним и до сих пор не решился на покупку. Ни Джексона, ни его партнера на месте не было, и я пришел прямо сюда. Странно и чертовски досадно, ведь мы определенно договорились о встрече. Но дома его не оказалось: был только придурок слуга, который сказал, что хозяина в городе нет, его ждут, но не знают, когда он приедет. Выражу свое почтение Старому Джарви, чтобы напомнить о себе, а потом мы сможем отправиться домой. Джексона я ждать не стану.
Они поехали назад, и там же, где дождь прекратился в прошлый раз, они встретились с ним снова. Вдобавок задул яростный восточный ветер. Лошадь Джека потеряла подкову, и пришлось потратить добрую половину дня в поисках кузнеца. Наконец они его нашли. Это был мрачный, неуклюжий увалень, который слишком глубоко забил гвозди в копыта. Когда они добрались до Эшдаунского леса, стемнело. К этому времени лошадь Джека Обри охромела, а им предстоял еще долгий путь.
— Позвольте, я осмотрю ваши пистолеты, — произнес Джек, когда деревья подступили к самой дороге. — Вы и представления не имеете, как следует проверять кремни.
— Они в порядке, — отвечал Стивен, не желавший открывать седельные кобуры (в одной находилась тератома, в другой — заспиртованный арабский соня). — Вы опасаетесь нападения?
— Дорога здесь сама по себе хуже некуда, а в округе бродят уволенные из армии солдаты. Они попытались ограбить почтовую карету недалеко от Экерова креста. Ну, давайте, показывайте свои пистолеты. Так и знал. Что это еще за гадость?
— Тератома.
— Что еще за тератома? — спросил Джек Обри, держа в руке непонятный предмет. — Для стрельбы она явно не годится!
— Это опухоль, мы время от времени находим их в брюшной полости. Иногда в них обнаруживают субстанции, похожие на длинные черные волосы, иногда — на зубы. В этой есть и волосы, и зубы. Она принадлежала некоему мистеру Элкинсу, известному в лондонском Сити торговцу сыром. Я очень ценю ее.
— Черт побери! — воскликнул Джек, сунув тератому в кобуру и принявшись яростно вытирать ладонь о конскую гриву. — Оставили бы человеческие полости в покое. Насколько я понял, пистолетов у вас нет?
— Если вам так хочется знать, то у меня их нет.
— Вы ни за что не доживете до седых волос, братец вы мой, — произнес Джек и, соскочив с коня, ощупал лошадиную ногу. — В полумиле от боковой дороги есть неплохая гостиница. Как вы смотрите на то, чтобы там переночевать?
— Ваше мужество столь сильно смущают мысли о грабителях, разбойниках с большой дороги, налетчиках?
— Трепещу как осиновый лист, того и гляди, свалюсь с седла. Конечно, было бы глупо получить дубиной по голове, но меня больше беспокоит копыто моей лошади. — После паузы он продолжал: — У меня какое-то чертовски странное чувство: не очень-то хочется возвращаться домой этой ночью. Действительно, странное, потому что сначала мне не терпелось оказаться дома. Еще утром меня тянуло туда, как матроса в трактир, а теперь я такого желания не испытываю. Это как в море, когда гнетет тревожное ощущение близости подветренного берега. Погода отвратительная, полностью зарифленные топсели, солнца нет и следа, в течение нескольких суток не сделано ни одной обсервации. У тебя нет ни малейшего представления, где ты находишься, — вроде бы за сотни с гаком миль от берега, и вдруг ночью вскакиваешь и, хотя не видишь ни зги, почти чувствуешь, как грунт царапает днище корабля.
Стивен смолчал, лишь плотнее закутался в плащ, прячась от леденящего ветра.
Миссис Уильямс так и не спустилась к завтраку; благодаря этому обстоятельству столовая в Мейпс Корт стала самой веселой комнатой, она выходила окнами на юго-восток, и тюлевые занавески весело колебались в солнечных лучах, впуская весенний дух. Более женственного помещения было не сыскать: нарядная белая мебель, зеленый с растительным орнаментом ковер, изящная фарфоровая посуда, булочки с медом и болтающая за чаем девичья компания.
Одна из девиц, Софи Бентинк, обстоятельно рассказывала об обеде в Уайт Харт, на котором присутствовал мистер Джордж Симпсон, с которым она была помолвлена.
— Потом принялись провозглашать тосты, и когда Джордж назвал имя «Софи», то ваш капитан Обри так и вздрогнул. «О! — воскликнул он. — Я буду пить этот тост три раза по три. Софи — это имя, которое очень дорого мне». Речь не могла идти обо мне, поскольку мы никогда не встречались. — Она окинула сидящих за столом благожелательным взором, как и подобает благовоспитанной, просватанной девице, которая желает всем быть такой же счастливой, как она сама.
— И он выпил трижды три раза? — спросила Софи с довольным видом.
— Он выпил за название своего первого корабля, — тотчас вмешалась Диана.
— Конечно, я знаю об этом, — вспыхнув, ответила Софи. — Все об этом знают.